Самоубийство
Психиатры говорят "суицид", находят соответствующую рубрику в классификации и переводят это действие в сферу чистой объективности, которая скрывает пропасть. Литераторы называют это "добровольный уход из жизни" и каждый раз, наивно предполагая, что это и есть высшая человеческая возможность, рисуют это действие в розовом свете, который тоже обманывает.
Только слово "самоубийство" непреклонно требует высказать одновременно и объективность голого факта, и весь ужас этого вопроса: "само-" выражает свободу, которая уничтожает существование этой свободы, (в то время как "свободная" говорит слишком мало, как будто подразумевается, что самоотношение там преодолено), а слово "убийство"  отражает насильственное действие (в то время как "смерть" - пассивное исчезновение).
Пассивно человек не может ни жить, ни хотеть умереть. Он живет активностью, он может принять свою жизнь только активно. Наше существование как таковое делает невозможным пассивное угасание, когда мы этого желаем. Чистая пассивность возможна только в естественной смерти, наступающей от болезни и от внешних причин. Такова наша ситуация.
Самоубийство - это единственное действие, которое освобождает от всех дальнейших действий.  Смерть, решающая пограничная ситуация для экзистенции - это событие, которое приходит, но которое не зовут. Совершить самоубийство может только человек, после того, как он узнает о смерти. Он может не только сознательно решиться на жизнь, но может решать, хочет он жить или нет. Смерть зовет его в сферу свободы.

1. Самоубийство как факт.
Как безусловное действие, самоубийство не может быть познано методами психологической науки - методами статистического исследования и исследования случаев. Только на границе эмпирического предметного познания  внезапно появляется самоубийство как философская проблема.
Статистика изучает частоту этого явления: что в Европе наибольшую склонность к самоубийству имеют германские народы, что среди стран наибольшая частота самоубийств в Дании, что в Германии частота самоубийств выше в северных провинциях, чем в южных, что частота самоубийств растет с возрастом, достигает максимума между 60 и 70 годами, затем опять снижается, что в течение года пик самоубийств приходится на май/июнь; что в протестантских землях частота самоубийств выше, чем в католических.
Эти и другие статистические закономерности, точные цифры которых нужно искать в работах по моральной статистике (Moralstatistik), не дают никакого представления об отдельной душе: они не устанавливают никакого закона, которому был бы подчинен каждый отдельный человек. Это количественные отношения, действительные только для больших чисел, которые дают представление об общих особенностях народов, возрастов и полов - как и каузальные факторы, они оказывают влияние, но в единичном случае не являются решающими.
Только по видимости более психологически глубоко проникает статистика движущих мотивов. Она дает определенные закономерности процентов самоубийств от пресыщения жизнью, физических страданий, страстей, пороков (в том числе морфинизма, алкоголизма), скорби и печали, раскаяния, страха перед наказанием, неприятностями и конфликтами. Но в этих закономерностях, пожалуй, больше выражается типичная оценка близких родственников и полицейских органов, чем психологическая действительность того, кто совершает самоубийство. Тот, кто однажды испытал близость самоубийства, если он одарен любовью к людям и даже слабой психологической проницательностью, поймет, что ни один мотив не может сделать это событие понятным. В конце концов всегда остается тайна. Но именно поэтому можно до бесконечности пытаться понять, что можно установить и познать эмпирически.
Судя по всему, самое простое - предположить душевную болезнь; бывало, каждого самоубийцу объявляли душевнобольным. Тогда снимается вопрос о мотивах; проблема самоубийства целиком и полностью лежит за границей мира здоровья. Но это не так.